А.ВОЛОДИН. ИДЕАЛИСТКА
Драма в двух действиях
Оригинал здесь
Она сидит за своим столиком и, немного стесняясь, рассказывает: – Наша библиотека ведет свою родословную с тысяча девятьсот двадцать шестого года. Тогда мы находились неподалеку отсюда, в маленькой старой церкви. Впрочем, библиотека – это было только название. Мне дали церковный ключ. Когда я вошла туда впервые, книги были свалены так, что не открыть дверей. Ни каталога, ни формуляров, ничего.
Но я хотела рассказать о наших читателях. Многие ходят к нам в течение долгих лет. Они теряли книжки, вносили штраф, забывали нашу библиотеку, но потом записывались снова. Такие, например, как Евсеева, Гурфинкель, Боровко – это гордость нашей библиотеки. Некоторые из вас, возможно, слышали про Сергея Николаевича Баклажанова, он профессор, крупный ученый, его статьи печатались в «Известиях» (Скромно.) Тоже наш читатель. Когда-то он был для меня просто Сережа Баклажанов.
Как только я открыла библиотеку, первыми пришли, сверкая бежевыми чулками, две молодые нэпманши и взяли Олилера Кервуда и Ги де Мопассана. Вслед за ними явился он.
Входит Баклажанов. – Можно записаться?
– Почему же нет? Заполните формуляр, только аккуратно.
Баклажанов заполняет формуляр. – Социальное происхождение – служащий, социальное положение – учащийся... Это был первый вузовец в стенах нашей библиотеки. (Поглядывая на Баклажанова.) К вузовцам у меня было двойственное отношение. С одной стороны, я их уважала, но в то же время именно среди них тогда встречались упадничество, моральная распущенность. Надо сознаться, Баклажанов подтвердил мои опасения.
– Лев Гумилевский, «Собачий переулок» есть?
– Нет.
– Пантелеймон Романов есть, «Без черемухи»?
– Этого рассказа у нас нет.
– Сергей Малашкин, «Луна с правой стороны»?
– Тоже нет.
– «Марию Магдалину» тогда я уж не спрашиваю.
– И правильно делаете.
– Что же у вас тогда есть?
– Если вас интересует литература только такого рода, то должна вас разочаровать.
– Какого же это рода?
– Прежде всего – примитивная в художественном отношении.
– Во всяком случае, здесь решаются самые больные вопросы нашей жизни. Все эти вывихи, разложение – почему мы должны об этом молчать? Это критикобоязнь.
– А может быть, вас в этих книгах интересует не критика, а совсем другое? Двусмысленные любовные описания?..
Библиотекарша сказала это просто, мягко, и Баклажанов немного смутился. – Это естественная потребность разобраться в ряде проблем без обывательского лицемерия.
– Теория «стакана воды»?
– Да, я считаю, что при коммунизме удовлетворить потребность в любви будет так же просто, как выпить стакан воды. Это сэкономит гигантское количество эмоциональной энергии.
– И все-таки это будет происходить не так, как вы ceбе представляете.
– Откуда вам известно, как я это себе представляю?
Библиотекарша махнула рукой. – А все-таки! А все-таки!.. Она все же решила вступить в спор.
– Значит, вы утверждаете, что любви нет? А есть физиологическое явление природы?
– Да, я утверждаю.
– Ну и утверждайте. Выбрали книги?
– А вы что утверждаете? Что вы утверждаете?
– Не кричите, здесь библиотека.
– Я высказал свою точку зрения, а вы уклонились. Почему?
– Потому что мне надоело.
– Это не довод.
– Если бы все это говорил какой-нибудь донжуан, было бы, еще понятно. Когда это говорите вы – мне только смешно.
– Это тоже не довод.
– Я знаю, что сейчас модно быть грубым и распущенным.. Ну что же, я буду немодная. Я знаю, как некоторые легко сходятся на неделю и как они смеются над теми, кто в любви ищет чего-то большего.
– Чего-то нет, чего-то жаль, чего-то сердце мчится вдаль. Чистейшей воды идеализм.
– Пускай идеализм.
Баклажанов обрадовался, расхохотался, указывая на нее пальцем, присел. – Ага!
– Что?
– Значит, ты идеалистка? Да?
– Почему?
– Ты сама сказала! Ищешь чего-то большего, потустороннего? Говори, ищешь? Или не ищешь? Ищешь или не ищешь?
– Ищу!
– Нашла?
– Нашла!
– Ого! Ага! Ха-ха!.. Ладно, прощаю... Значит, книжек нет?
– Нет.
– Библиотечка!
– Какая есть.
– Формуляр оставьте на память.
Он уходит напевая. Библиотекарша осталась одна и снова обратилась к зрителям. – Я могла бы тоже разувериться во всем. У меня было для этого больше оснований. В то время я уже носила в ясли дочку. А ее отца послали на посевную, он остался работать в деревне и вскоре даже перестал нам писать. Поэтому Баклажанов тогда меня просто разозлил. Но потом я поразмыслила и пожалела его. Вузовцам жилось трудно. И учеба и общественные нагрузки. Стипендия – двадцать пять рублей. И в то же время мысли о женщинах, связанные с возрастом, нэпманши, которые ходят по улицам в таком виде, что я бы просто запретила. (И снова, как бы продолжая отчет.) Контингент читателей у нас непостоянный. Одни вырастают и перестают читать, другие взрослеют и начинают читать. Однако Баклажанов посещал библиотеку довольно регулярно. Сдавая прочитанную книгу, он обязательно высказывал какую-нибудь сверхъестественную точку зрения. Мы с ним постоянно спорили. В уме ему, во всяком случае, нельзя было отказать. А в своей научной специальности Баклажанов уже тогда, до войны, многого достиг. До войны! Как давно! Словно в другой жизни. Больше других мне запомнилось одно его посещение. Почему, сейчас вам будет ясно.
Входит Баклажанов. Ему уже за тридцать. Он изменился. Перемены, которые с течением времени будут происходить с библиотекаршей, просты: накинула шерстяной платок, иначе заколола волосы... – Здравствуйте, дорогой мой читатель, как я рада вас видеть!
– Не волнуйте меня подобными восклицаниями.
– А я и правда по вас соскучилась. Что вы мне принесли?
Принимая книги, библиотекарша продолжает свой рассказ. – Не удивляйтесь моему тону, этот легкомысленный тон задал сам Баклажанов. Может быть, слишком легкомысленный?.. О чем именно мы спорили в тот раз, я уже не помню. Хотя я все совершенно ясно представляю себе зрительно, как в немом кино. Сначала он стоял, облокотясь о барьер, и твердил какие-то странности, а я сидела и слушала. Потом встала и начала возражать... Потом он замолчал... я тоже...
Библиотекарша обращается к Баклажанову с неловкостью. – Что же вы возьмете?.. «Угрюм-реку»? У нас только второй том. Кому же я дала первый?.. Кому-то дала, а он все приносит... Вы не простой читатель. Хорошие читатели берут, что я им предлагаю, и довольны. А вам я не могу угодить и чувствую себя ответственной за советских писателей.
– Вы скоро кончаете?
– А что?
– Так...
– Ну, скоро.
– Пойдемте куда-нибудь?
– Куда? (Все это ровным от волнения голосом.) – Все равно.
– Вот это новость. Меня ждет дочка. Да и вас, наверно, кто-нибудь ждет?..
– Можно сходить в кино, это недолго.
– Дорогой мой читатель, зачем это?
– А то можно погулять. Не в смысле ухаживания, а просто так, вы будете держаться за мой рукав и плестись сзади.
– Я читала, что малознакомая женщина не должна держать под руку мужчину: вдруг он кого-нибудь встретит!..
– Мы пойдем по набережной и будем мирно беседовать о социалистическом реализме. Сегодня еще можно искупаться. Знаете, когда я случайно вспомнил вас на работе, у меня сразу повысилось настроение.
– Я рада...
– Тогда все. Что же мы решаем? В кино?
– Можно в кино.
– Или пошататься?
– Можно пошататься.
– Или искупаться?
– Или искупаться.
– Вы гений!
Но тут библиотекарша запнулась и опустила глаза. – Простите за этот вопрос, может быть, он покажется пошлым.
– Спрашивайте.
– Или, может быть, это нескромно.
– Ничего.
– У вас есть жена?
– Есть. И страшно ревнивая. Но какое это имеет значение в данном случае?
– Для меня имеет.
– Я же не предлагаю вам отправиться в загс! Сходим в кино. В этом нет ничего порочного!
– Может быть.
– Но глупо же!
– Может быть.
Баклажанов пожал плечами и пошел прочь. – А книги! Книги вы не будете брать?..
– В другой раз.
– Вот и весь разговор. Незадолго перед войной. В блокаду я сидела, закутанная вот так, возле буржуйки и выдавала книги. Тут и спала. Тут же и прочитала наконец всю свою библиотеку. Вообще поразительно, как люди читали во время блокады! Говорят, когда грохочут пушки, музы молчат. Категорически возражаю. Тогда-то как раз музы и говорят... Я долго берегла формуляры моих блокадных читателей...
Война. У кого отняла, а кому вернула. К нам с дочкой вдруг вернулся отец. Если бы он пришел здоровый, возможно, мы бы его и не приняли. Но он вернулся без руки. И мы стали жить втроем. Но это уж личное... Баклажанов тоже тем временем вернулся с фронта, а через несколько лет он уже был доктором наук. После войны он уже не посещал нашу библиотеку. Вместо него стала ходить жена, очень милая женщина. Они, видимо, жили дружно, во всяком случае, он полностью доверял ей выбирать книги: «Это мне, а это мужу». Но я считала, что Баклажанов – все равно читатель нашей библиотеки. Ведь формуляр-то заполнен на него... Один раз, году примерно в сорок девятом, он явился сам.
Входит Баклажанов. – Здравствуйте!..
– Здравствуйте!
– Порядочно я у вас не был...
– Порядочно. Наверно, мы вас больше не устраиваем, фонд у нас небольшой... Что-нибудь хотите взять?
– Сегодняшнюю газету.
– Я знала, зачем ему газета. Там его ужасно ругали. Его фамилию писали даже с маленькой буквы. Когда он прочитал эту статью, я сказала:
– Простите, что я вмешиваюсь, но не стоит так переживать. Мало ли, какая у человека может быть неудача. От этого никто не застрахован.
– Нет, дорогая моя...
– Наверно, он забыл мое имя и отчество.
– Неудачи у меня не было. А пишут это бездарные люди, которым необходимо кого-то хватать и топить, хотя бы для того, чтобы о них думали: «Смотри, как трудятся! Молодцы, нужные люди!» Все это ложь с начала и до конца.
Он отбросил газету, но библиотекарша, расстроенная, прижала ее к груди. – Этого не может быть. Кто-то же проверяет, есть же редколлегия.
– Вы идеалистка.
– Ну что ж, если у вас есть завистники – это тоже неплохо. Значит, есть чему завидовать. И Галилея обвиняли в ошибках, а потом спохватились.
– Спохватились через два столетия.
– Вы не Галилей, вы оправдаетесь скорее. Еще будете ходить в маститых, вам это надоест. Поверьте мне!
Баклажанов смотрит на нее молча. Потом он поднялся, поцеловал ее в щеку и ушел. Библиотекарша смотрит ему вслед. – И я оказалась права. Сейчас Сергей Николаевич Баклажанов – всемирно известный ученый. Теперь и жена его перестала ходить за книгами. Наверно, обзавелись собственной библиотекой.
И снова, как бы отчитываясь. – А время идет. Нас перевели в новое помещение, значительно увеличили фонд. Я, может быть, и забыла бы Сергея Николаевича – все уходит в прошлое,– если бы ко мне не явился его сын.
Словно вызванный ее воспоминаниями, появился сын Баклажанова.
– Здравствуйте!
– Можно записаться?
– Почему же нет. Паспорт есть? Заполните формуляр, только аккуратно.
Он заполняет. – Ах, я сама бы могла заполнить за тебя формуляр. Баклажанов Игорь Сергеевич. Год рождения сорок четвертый, когда отец твой вернулся из госпиталя домой.
– Ваш номер 1616. Легкий номер, запомните?
Игорь усмехнулся. – Попытаюсь.
– Что вас интересует?..
«Какой ты? Кто ты?» – хочется ей спросить.
– «Жизнь Эйнштейна». Он озабочен, деловит. – Пожалуйста... (Она довольна.) – Тьюринг, «Может ли машина мыслить».
– Выдана.
– Лавров, «Электроника и современность».
– Увы...
– Тогда все.
Ей хочется хоть немного задержать его. – Вы можете взять что-нибудь из художественной литературы.
– Ну дайте там что-нибудь про шпионов.
– Вас интересует литература такого рода?..
– Какого же это рода?
– Скажем, примитивная в художественном отношении.
Поспорить Игорь не прочь. – Тут хотя бы с первой страницы не становится ясно, чем все кончится. Три шашечные комбинации, которыми оперируют современные писатели...
– Вы имеете в виду всех писателей?
– Во всяком случае, большинство. Я их не читаю.
– Вы не читаете, потому что не умеете читать. Есть люди, которые не умеют слушать музыку.
– Виноват, вы читали Винера «Кибернетика и общество»?
– Нет.
– Видите – нет. Это пробел. Но я вас не обвиняю. В условиях громадного количества впечатлений, которые обрушивает на вас современная жизнь, интеллект стремится ограничить круг; своих интересов... Что вы так на меня смотрите?
– Я смотрела на него, и какое-то странное волнение поднималось у меня в груди. (Сын Баклажанова с этой минуты перестает участвовать в действии, он – как бы воспоминание.) – Как он похож и как непохож. Самоуверенный в том, чего не понимает, да и понять еще не может. И в то же время знает то, чего я не знаю да уже едва ли успею узнать. Я смотрела на него и не могла оторваться. Он запнулся, покраснел и не понимал, что со мной происходит. А мне хотелось сказать ему, не смейтесь, прямо словами Пушкина: «Здравствуй, племя младое, незнакомое!..»